[indent] Когда кто-то так эгоистично (по моим меркам) уходит из нашей жизни, потому что пути расходятся в абсолютно разные стороны (кому продолжать жалкое существование, а кому умереть), то нам всегда остаётся только помнить лучшие моменты и продолжать жить дальше. Никогда нам не хочется, чтобы наше счастье с этим человеком заканчивалось. Отпустить кого-то, значит, смириться. Я не был готов мириться с потерей. Елена каждый божий день твердила мне о том, что надо двигаться дальше. Подниматься с постели, фальшиво улыбаться тетушке Дженне, чистить зубы (кому вообще до них, зубов этих, было дело), расчесываться, одеваться и делать вид, что всё хорошо. Как же сильно моя сестра любила изображать из себя сильную, взрослую женщину, когда как вечерами после долбанной школы, я слышал, как она в своей комнате плачет, больше не справляясь с этой маской напускного спокойствия и позитивности. Только вот я был не таким, как моя сестра. У меня всё делилось на плохое и очень плохое, на отсутствие хорошего, на все те полутона, которыми я так старательно раскрашивал альбомный лист, чтобы...

[indent] Нет, уж точно не понравиться этому мужчине учителю, которого я видел в первый и, вероятно, последний раз. Я перекладывал часть своей боли на холст, по крайней мере пытался. Конечно, линии были не такими гладкими, ровными и изящными, как у преподавателя, но на то он и был им, чтобы подавать пример таким нерадивым ученикам, как я. Чтобы потом после урока, конечно же, попросить меня остаться. Я стоял к нему спиной уже водрузив рюкзак на плечи, чтобы на заметно закатить глаза в собственной иронии момента. «Я же извинился. Видимо не достаточно искренне...» Пролетает стремительно мысль в моем сознании, когда учтивый и вежливый голос художника просит задержаться. Я с каким-то немым отчаянием цепляюсь взглядом за спины уходящих школьников из аудитории и безвольно опускаю плечи. Всё моё неторопливое стремление обдолбаться после этого урока цепко поставили на паузу. Но сам виноват, что уж греха таить - опоздал. Поворачиваюсь лицом к преподавателю и смотрю в глаза по привычке. Сейчас он спросит причину. Так было всегда. Я мог просчитать эти вариации событий каждый долбанный раз, когда нарушал дисциплину и опаздывал.

[indent] «Ну конечно, а ты что думал, Джер, он тебя попросил остаться, потому что ты классно рисуешь и он хочет взять автограф?»

[indent] Есть у таких законченных наркоманов как я такая черта, как раздражение и самоирония. Когда ты не можешь вернуться к своему привычному, разлагающемуся образу жизни, потому что тебя взрослые просят о чём-то, это вызывает некий разрыв шаблона, от чего ты бесишься внутри себя, ядришься, как самый настоящий нарыв и едва ли не сопишь от безволия. Да только вот сделать, опять же, ничего не можешь, потому что есть школа, обязанности, тетя Дженна, чей взгляд осуждающий я уже предвижу, ведь просто так меня никогда не просили остаться после того, как основной урок закончен и пора бы делать ноги. Голос преподавателя звучит мягко. Без тени осуждения. Располагает к себе. Я даже на какой-то момент ловлю себя на ощущениях, что перестаю злиться. Проходит всего какая-то доля секунд с момента просьбы, где я чуть не чертыхнулся себе под нос о несправедливости бытия и вот я уже стою расслабленный, как будто... Сейчас всё выдам, как на духу. И выдаю, без тени сомнения.

[indent] — Я если честно вообще приходить не хотел, — усмешка ложится кривым углом на мои губы и бледное лицо оживает. Впервые за долгое время, мне становится как-то смешно. Потому что я сейчас говорю то, что говорить не должен, но сделать ничего не могу. Смотрю в глаза преподавателя и впервые за долгое время не вру. От того становится сначала чрезмерно легко, как в полете, а потом непомерно тяжело.
[indent] — Задумался о тлене бытия на заднем дворе с косячком во рту, вот и опоздал. — мне становится дико. От чего мурашки пробегаются от плеч к затылку. Дико смешно и одновременно страшно. Потому что меня словно кто-то дёрнул невидимыми руками за язык с такой силой, что я не убедился прежде, что мозг подключен к речевому аппарату настолько, чтобы соблюдать определенные меры приличия и правил, о которых каждый чёртов день мне напоминала Елена.

[indent] «Бля-я-я...»

[indent] Я сам вырыл себе могилу. Только что с глупой, наивной улыбкой. Кто меня вообще просил озвучивать то, что думаю? Когда дело касалось семьи, я был прямолинеен и точен в своих словах. Обычно всегда очень метко ранил сестру, желающую побыть для меня мамочкой, или отпихивал от себя заботливую тетю, ведь сыт был по горло всей этой историей с заботой и опекой. Мог открыто послать любого ученика сверстника, или даже старших по классу, удивительным образом не получив при этом в нос за свой гонор и спесь, но чтобы разговаривать в подобном ключе с учителем, стоящим напротив меня за своим столом... Я моргаю и медленно сглатываю. Язык прилипает к небу и я чувствую, как неловкость закрадывается следом за смущением и конфузом ситуации. Говорить не правду я умел и делал это настолько профессионально, что каждый второй преподаватель верил в мой несчастный взгляд, зная о проблемах в семье и той потери, с которой я всё ещё не научился справляться. Кривая усмешки очень быстро сходит с моего осунувшегося и ещё более побледневшего лица, когда пропадает странное ощущение парения в момент произнесенных слов. Словно некое опьянение, но не от травки или алкоголя. То, что я не могу себе объяснить (или не хочу), потому что в последние две недели я тот ещё эпицентр проблем для своей семьи и себя.

[indent] — То есть, эм... шучу, конечно же! — когда корабль тонет, нет смысла цепляться за штурвал и пытаться вырулить на поверхность. Я сам себя утопил сказанными словами, но попытаться сглазить свой ответ я всё же попробую. — Простите. — как же я терпеть не мог извиняться, а уж тем более оправдываться. Делал это очень часто, когда Дженна находила очередной косяк в ботинках или ещё в каком-нибудь месте, которое я считал очень четко спрятанным и совсем визуально не привлекательным. Всегда поражала её точность в таких вещах. Я хватаюсь за лямки своего рюкзака, что висел на плечах и дергаю за мелкие ниточки растрепавшейся ткани, явно всем своим видом стараясь не нервничать. Мозг отказывался так быстро думать. Проводя свои дни в кумаре травки, соображалка становилась тугой, вязкой и ленивой. Выкручиваться с каждым разом было сложнее, а желание импровизировать не было совсем. Какая разница? Я опоздал, меня попросили остаться, скорее всего теперь передадут информацию опекуну с сестрой, а дальше всё уже по привычному сценарию: Джереми, ну сколько можно и бла-бла-бла. Мне абсолютно не жаль, но немного не по себе от того, что я впервые вывалил учителю, стоящему напротив меня всё, как есть на духу, не контролируя собственные мысли и желания. Стоило бы подумать об этом на досуге, но потом я вспоминаю, что мне всё равно и эта ситуация откладывается в такой же долгий, тёмный ящик с названием: проблемы Джереми Гилберта и где они обитают.

[indent] — Долго искал кабинет, так как первый раз пришёл на такое занятие. — перестаю теребить лямку несчастного рюкзака, когда очередная ложь медленно опускается поверх сказанной правды, выпаленной в порыве странных чувств с такой легкостью, что мне всё ещё не верится. Видимо, ту дурь, которую толкает мне в скрутках Макс, сегодня была с эффектом самоуверенности и бесстрашия. «Надо прикупить ещё, нехреново так задвинул.» Стою и жду своего вердикта, ведь сказанного назад уже не воротишь. Как жаль, что этот мужчина, такой же как и все остальные - сейчас зафиксирует себе всё моё чистосердечное признание, а вечером Дженна опять устроит рейд в моей комнате на предмет запрещенных препаратов и травки.

[indent] А ведь день так терпимо начинался. И я всё опять испортил. Постоянство - знак качества.