Говорят, что жизнь — это то, что происходит с нами, пока мы строим планы.
Но ирония момента заключается лишь в том, что у Судьбы на нас совсем другие планы.

[indent] Жизнь в самом деле иногда бросает нас на самое глубокое дно, но ведь стоило продолжать верить в чудеса даже тогда, когда кажется, что назад дороги уже просто нет. Иногда Судьба подкидывает нам не только текилу, но и кислый лимон, а чаще мы принимаем такие решения, которые в последствии могут, как спасти жизнь одному, так и отобрать у других. Баланс вселенной, ещё какая-нибудь ерунда, в которую я никогда не верил. Но тем самым злополучным днём, когда моя сестра поехала на тусовку с Меттом и компанией, я остался дома с родителями. Спокойный вечер, когда можно нацепить наушники, завалиться на диване в гостиной, и поиграть несколько часов в приставку, пока сонливость не начнёт набирать свои обороты. Это завершение дня должно быть таким же привычным, как ритуал перед сном: почистить зубы, посмотреть на свое помятое отражение в зеркале, взъерошить пятерней волосы, и поправив домашнюю футболку с шортами, выдвинуться отдыхать. Да только вот не сложилось. Телефонный звонок родителям от Елены, мама заглянула попрощаться, я помню тепло её рук и легкий аромат от волос. Эта женщина всегда пахла уютом, спокойствием, рядом с ней я чувствовал себя в безопасности. «Отдыхай, Джереми, мы скоро вернёмся. Заберем Елену с вечеринки.» Она снова поцапалась с Меттом, и снова возвращается домой в расстроенных чувствах. Я молчаливо киваю и закрываю глаза, успев словить поцелуй собственной макушкой, что уже размещалась на подушке.

[indent] Мне претили шумные компании и тусовки. До роковых событий, что случились на мосту Викери, я предпочитал после школы посиделки с джойстиком в руках, или раскрашивать комиксы, слушать новые треки, но точно не тусоваться. Меня всегда называли скучным и нудным, возможно, в этом была доля истины, но размеренная жизнь, которую многие обзывали "болотом", для меня имела свой фундамент и значимость. По крайней мере, когда ты знаешь, какой у тебя есть распорядок дня, что следует после занятий в школе, и какой уровень сложности получится пройти в той или иной стрелялке - всё это внушает спокойствие и уверенность. В себе, собственных действиях. Когда в твоей жизни нет взлетов и падений, а есть просто план и рутина, нет поводов для грусти, разочарований, и других эмоциональных качелей, на которых по большей степени предпочитала кататься моя сестра. В последствии, когда родители уехали за ней и не вернулись на утро, когда к нам в дом в скором времени прибыла тётя Дженна в качестве опекуна, я понял - моя стабильная, защищенная и правильная жизнь покатилась ко всем чертям и я покатился вместе с ней. Всё случилось слишком быстро, непредсказуемо, окатывая ледяными путами страха и обреченности. Получив от сестры из больницы роковые новости, я почувствовал, как земля уходит из под ног и накатывает слабостью от неверия. В этот самый переломный момент я понимал, что таким как раньше уже никогда не буду.

[indent] Впрочем, ни я ни Елена такими как раньше не будем - подростками, любящими веселье, совместные вечера в кругу семьи, вылазки на пикник или прогулки на велосипедах до парка с нашим фонтаном, куда мы катались с ней наперегонки. Я стал отшельником. Замкнулся окончательно и видеть свою сестру не хотел. Как и кусок в горло не лез в плане обедов и ужинов, которыми усердно пыталась накормить прибывшая тетя. Всё потеряло краски и насыщенность. Я ощущал, что становлюсь злее, потому что отчаяние душило меня. Последнее, что я услышал от матери, так это то, что они поедут за сестрой и не придал этому никакого значения. Отреагировал обычно - лёг спать, как будто мне дела не было до обстоятельств, ведь всё это не вызывало подозрений, а уж тем более опасений. Что в целом могло случиться в тот злополучный день, когда она попросила забрать её с вечеринки? Они должны были все вместе приехать домой, но никто не приехал. Я проснулся в пустом, тихом доме, а блаженное неведение длилось недолго. Ровным счетом до того самого звонка, а после осунувшегося лица сестры, что чудом удалось выжить.

[indent] Глухой стук в дверь не вывел меня из состояния полной апатии и отчужденности. Я всё так же сидел возле окна в своей комнате, смотря не мигающим взглядом на крупные капли дождя.

[indent]— Уходи. — я знал, что это моя сестра. Дженна оставила попытки поговорить со мной после того, как я закрыл перед её носом дверь, отказавшись от обеда. Разговаривать с ней мне абсолютно не хотелось. Выслушивать какие-то оправдания - тоже. Достаточно было того, что эта новость разлетелась по всей округе и слухами дошла или ещё дойдет до школы, где каждый второй захочет выразить соболезнования и сделать вид, что им не всё равно. Мне было тошно. Тесно в собственном теле от всепоглощающей, разрывающей каждую частичку меня боли. — Елена, прошу, уйди.

Они хотят побольше кислорода,
Когда вздохнуть другому не дают.

[indent] Она была чертовски упрямая. До своих принципов, внутренних постулатов. Мы росли вместе, познавали этот мир тоже вместе, дулись друг на друга и скрипя зубами прощали, когда сестра приносила мне ужин в комнату, где аромат домашнего бургера с поджаренной котлетой мог затмить всё. Мы были ещё такими непосредственными, юными детьми, которых всегда за уши тащил отец, стоило только обидеться на какую-то ерунду или повздорить у родителей на глазах. Ссоры в нашей семье были редкостью. О них вообще предпочитали не говорить, устанавливая спокойную, тихую гавань, где каждый мог чувствовать себя защищенно и в безопасности так, как ему нравилось: Елене тусоваться с друзьями, потому что она меня старше и ей такое по душе, мне играть в приставку, пока отец читает на кухне свежий, газетный выпуск, а мама стряпает самый вкусный в мире ужин. «Чёрт, ты не уйдёшь, да?» Я сейчас казался самым махровым в мире эгоистом, который принял на себя удар всем сердцем и разом не выдержал. Защитный механизм сработал максимально быстро, а от того самого улыбчивого парня и следа не осталось. Под глазами залегли тёмные тени от отчаянья и боли, хотелось срастись со стулом возле окна и раствориться в тех самых каплях дождя, потому что собственных слёз уже не осталось.

[indent] Я сначала не поверил. Подумал, что эта такая неудачная шутка тёти Дженны. Она всегда была с приколом, и когда навещала нас, с ней я чувствовал себя самым свободным и независимым подростком; с ней можно было говорить на любые темы, которые у родителей считались запретным и каждый её визит на наши каникулы сопровождался радостными эмоциями и теми ещё сюрпризами. Она была не совсем старше нас, можно сказать старшая подруга, как ещё одна сестра, только с юмором и лёгкостью, которые были присущи далеко не всем. Но в этот раз её "умение" рассказывать о несчастном случае и катастрофе, что обрушилась на нас и наш дом - превзошло все ожидание. Я не верил, прихватывая собственные волосы пальцами, ощущая, как страх окутывает липкими щупальцами за горло и начинает сжимать: «Елена в больнице, но твоя сестра выжила. Теперь я буду вашим опекуном.» Отрицал всё, телефонный звонок сбросил и швырнул мобильный об стенку с такой силой, что дисплей моментально погас. Кажется, из пластикового корпуса под силой вспыхнувших эмоций вылетел аккумулятор. В этот самый момент я сравнил себя с этим сотовым: заряженный на максимум, весело звенящий каким-нибудь любимым треком, в один миг схлопнулся и не выдержал удар действительности. Он был слишком сильный, как гранитный пресс, об который ты ударяешься не по собственной воли и мигом из груди пропадает весь воздух.

[indent] Я задыхался от своего негодования, потому что плакать - удел девчонок. Им так проще, ведь они слабые, хрупкие, могут позволить себе сентиментальности, а я вроде как школьник и подросток, которому бы в самое время не сопли на кулак наматывать, а становиться опорой и поддержкой для своей семьи. «Ради чего теперь мне жить?» В комнате несмотря на приоткрытое окно, сквозь которое просачивался прохладный, насыщенный озоном воздух, кислорода не было. Было упрямство сестры, которая всё же зашла, в попытках завести диалог. Её любимая привычка, когда кто-то говорит нет и просит оставить в покое - идти напролом. С каждым новым словом, которые она роняла в моей комнате на пол с дрожащим голосом и попыткой объясниться, моя злоба становилась сильнее. Потому что слёз уже больше не хватало, как бы сильно не пытался поплакать, всё осталось на мокрой подушке, в коридоре, ванной комнате, а красные, зареванные глаза пекло от сухого ощущения, что если сейчас ещё раз что-то на подобии истерики случится, то сомкнуть веки от тянущего чувства я уже больше не смогу.

[indent] — Их больше нет, Елена... — в нарастающем голосе сквозь сдавленное ощущение подступающей ярости, я выпрямляю плечи и перестаю ссутулиться. От своего насиженного места, впрочем, не двигаюсь, словно в самом деле сросся со стулом. — Твой телефонный звонок их убил. О чём нам ещё теперь разговаривать!? — она старше меня, пусть на какой-то год, но должна понимать, что в моём случае теперь: защита - это лучшее нападение. Ведь никто не ждал, что поездка за ней обернется трагедией. Так случалось очень редко, я практически забыл уже, что такое, когда злоба перехватывает горло своими липкими щупальцами и давит на самый кадык. Когда язык начинает не слушаться от вопиющей справедливости, а мыслей становится в голове столько, что сознание не поспевает за тем, какую фразу лучше выпалить, несмотря на то, что стоило бы изобразить маломальскую радость от того, что хотя бы Елене удалось выжить в этой чудовищной катастрофе. В самом деле, как в рубашке родилась, но почему так больно? Почему счастливое стечение обстоятельств, убирая кого-то из жизни в несоизмеримом эквиваленте, оставляет это горькое послевкусие, когда новая волна эмоций сменяет пассивное отрицание, норовя снова ужалить каждым последующим словом.

[indent] Подростки часто бывают жестокими, слов не подбирая, выпаливают всё, как из заряженного пистолета, пока отдача не замучает, как только сойдет первая пелена адреналина, стоило Елене переступить границу его личного пространства комнаты и попытаться поговорить. Это было ещё слишком обнаженно и оголённо, словно тот самый электрический провод, который не срезали до конца и он в темноте собственной души полыхает разными вспышками накалившегося напряжения.

[indent] — Убирайся! — оживаю нервозно на собственном месте и подрываюсь со стула, хватая девичье запястье своими пальцами. Тащу её к выходу из комнаты так, словно это что-то изменит. Словно когда-нибудь потом она не захочет поговорить или не найдет способ вставить свое ценное мнение относительно случившегося тогда, когда её совсем не просят. Против воли тащу, ведь она минутами ранее зашла и ослушалась, заговорила, попыталась осветить свою значимость. — Поплачься в жилетку своему Метти, а я для тебя теперь умер точно также, как и родители! — пытаюсь протолкнуть её за порог комнаты, но сил как-то чертовски мало. То ли от значимого голода, который под адреналином не давал о себе знать, но от скорби вытягивал силы больше обычного, то ли от её вида этого жалкого, с пластырем на щеке, взъерошенную, заплаканную. Мне оставалось теперь только злиться, напоминая в ощущениях своему телу, что я всё ещё живой. Возможно, сейчас слишком критичный и жестокий по отношению к родной сестре, но каждый справляется с горем так, как может. Мой гнев - мое оружие и мое оправдание. Смотрю на нее глазами сотканными из боли и молю беззвучно уйти. «Давай, Елена, просто уйди, мне и без тебя так сейчас так невыносимо, а ещё ты со своими слезами пришла, стоишь на меня пялишься. Поцелованная самой судьбой. » Промедление это с повисшей паузой может стоить мне новых попыток Елены продолжить разговор, но пальцы всё же свои разжимаю с покрасневшей кожи её. Прости, сестра, но каждый справляется так, как может.

Теперь понятно...
Все н е в е ч н о

[indent] Елена обнимает.

[indent] «Да блять!»

[indent] Ерепенюсь, ядрюсь, щеки вспыхивают алым, от того что эмоции всё ещё не нашли выхода.
От окна несло прохладой. Я был слишком бледным, темным, почти как тень самого себя, который пытается в этом рельефе найти смысл и двигаться дальше. Хотя бы найти тот смысл, который заставит снова поднять руки и ноги, начать ими шевелить, улыбаться, рефлексировать по поводу и без.

[indent] Елена снова говорит, обжигая своим мокрым дыханием от слёз мою кожу у воротника футболки. Плачет, нутром чувствую, даже если слёзы пытается сдержать. Храбрится.

[indent] «Глупая, какая же ты глупая.»

[indent] А чем я то лучше?

[indent] Аккуратно обнимает, как опытная, хищная змея, свою дергающуюся в конвульсиях от агрессии жертву, медленно кольцами жеста любви душит, сцепляя дрожащие ладони поверх моих сгорбленных плеч. Тянет теплом её в самый эпицентр меня через нос, и ароматом тонкой линии парфюма в центр мозга, взрывая очередной клочок воспоминаний того вечера, когда я не придавал значения уезжающим родителям. Какой-то там по девичьи цветочный этот аромат, такой же почти как у матери, их вкусы и глаза одинаковые. Шоколадная паста, когда без арахиса, темная, густая, влажная. Это когда банку открываешь ещё не начатую, пленку бережно снимаешь не до конца, чтобы не заветрилось и потом от родителей не получить нагоняй, а там вот этот вот запах, от которого во рту слюни набирают свои обороты быстрее чем осознание, что ты уже с ложкой во рту. Мне невыносимо на пороге этой двери, который мы так и не пересекли, оставшись упрямо на волне собственных ощущений.

[indent] — Хватит, прошу... — хриплю, по ободкам собственной души собирающаяся ярость теряется. Сестринские руки так заботливо пытаются со скоростью ветра заштопать огромную дыру, размером с какой-нибудь там океан, о котором обычно говорят на геометрии в школе. — Если тебя потеряю, то что от меня тогда останется? — куда-то ей в шею, слабо, почти шепотом, не знаю услышит или нет, потому что я в собственных сомнениях. Ещё секундами ранее я так сильно захлебывался от собственной злобы, что схватил её запястье и потащил, а сейчас так робко опускаю ледяные пальцы, словно за доли секунд весь мир провернулся вокруг своей оси и остановился на её ладонях, щекочущих мою кожу. Ту самую, покрывшуюся мурашками неприятия, мне тяжело сочетать девичьи слезы, собственную никчемность, слабость и агрессию, думать о многом и одновременно ни о чём. Я выдыхаюсь. Опускаю плечи и толкаю сестру в плечо. Не сильно, но ощутимо, чтобы дать понять - не сейчас. Это не те объятия, ради которых я бы порвал любого, даже если сам-то какой-то неудачник, не способный держать в руках ничего больше, чем школьный рюкзак и сигарету. Но... Есть всегда то самое но, которое становится колом в горле, заставляя задыхаться в собственных противоречивых чувствах.

[indent] Объятия своим жарким кольцом наконец-то прекращаются. Мне словно удавку с шеи сняли. Осознанно ли, или с моего тычка сестру, мол не переходи личные границы, ведь здесь и без того больно, но щеки снова сереют. Тот алый всплеск момента утихает, оставляет после себя черноту существования, в которой мы вместе с сестрой остались абсолютно одни. Тётю винить нельзя. Она как производное того самого механизма смерти, что запустил свои шестеренки не в самый подходящий момент для всех нас. А когда момент может быть подходящим, если мы говорим о ней? О той самой трухлявой, с той самой косой, которая всегда за спиной. Интересно, в момент аварии с мостом и водой, она переобулась в костюм и акваланг? Иначе вся логика её атмосферности стирается. Я столько смертей видел в видео играх. Просто идёшь и стреляешь. Главное прицелиться, навести джойстик и всё - фатал, труп, ты победитель. Я столько раз бил морду Метту в Мортал Комбат, когда мы все вместе собирались у нас дома, что сбился со счёта. А как мы потом веселились, даже если я проигрывал подряд тысячный раз. Вся эта нарисованная кровь в пикселях, о которой ты даже не задумываешься, ликуя с очередной победой, и то что происходит на самом деле...

[indent]— Да за что ты всё время извиняешься? — от любви до ненависти пишут в заумных книгах, что один шаг. Но это только про дела сердечные. Мы родня, мы кровь от крови, мы брат с сестрой и эти грани настолько стерты, что я чувствую себя обугленным пеплом не случившейся катастрофы, видя её мокрые глаза, трясущиеся плечи, маленькую такую всю, ниже меня ростом. Мою Елену. И меня переключает в момент, когда больше тепла её рук не чувствую. Остываю так, словно бы если можно было это визуализировать, то пар пошёл бы от соприкосновения огня со льдом, когда целая завеса затягивает в тряске ощущений.

[indent]— О чем вы говорили в последний раз, когда ехали домой? Что тебе сказала мама? — мне больно. Я всё ещё сорванный пластырь с кровоточащей раны, но мне всё ещё важно сохранить в сердце своём крупицы диалога. Того, в чем теперь пожизненно будет катастрофический недостаток и одиночество, что последует попятам, и что я попытаюсь стереть травкой, алкоголем, странным обществом на кладбище и ещё чем-то, что совсем не вписывается в круг нашего семейного быта, который пошёл по одному месту в тот самый момент, когда всё оборвалось, а мне сообщили о той самой трагедии. Тогда я впервые не знал, что мне делать: радоваться за то, что Елена жива, или вскрыть себе вены, потому что я больше никогда не почувствую заботливый поцелуй в макушку от матери и крепкое сжатие плеча от отца, в ободряющем жесте на каждый новый день. Тогда меня стало ровно наполовину: чувств, эмоций, тактичности о том, что подумают другие, мне стало плевать на все эмоции других людей. Мне стало плевать, что подумают обо мне соседи, когда увидят, что я скручу очередной косячок дури, чтобы забыться в экстазе, мне стало всё равно, что Дженне придётся выслушивать от учителя, что Джереми Гилберт опять прогулял кучу уроков и как-то пытается остаться наплаву в плане школьной арифметики. Мне стало так всё равно, кроме одного...

[indent]  Смотрю на Елену впервые глазами не злобными. Мокрыми от подступающих слёз, но всё ещё сдержанными.

[indent]— Расскажи мне всё. — я знаю, это убьёт меня. Но нет ничего, что убило бы нас окончательно, не сделав сильнее. Она упрямая, я - тоже. Раз мы не смогли выпихнуть друг друга за порог ограничительной линии, значит, разговора не избежать. Настало время.

Сейчас будет больно.
С е р д ц е приготовь.